Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 3.
Любо ехать долиной Иркута, когда она бывает во всей красе. Окаймленная кудреватой, яркой зеленью кустарников, она ярко, со всевозможного рода причудливыми сочетаниями цветов, пестреет и рябит своей роскошной флорой. Желтая, красная, лиловая, белая лилия, колокольчики, горошек, гвоздика, сокирки и масса других злаков весело ласкающее блестят отливом свои нежных цветов, выглядывая из под бархатистой, ярко-зеленой, густой, роскошной травы. Звонкие, горные ручьи весело катят свои воды, часто скрывая нависший над ними густолиственной береговой зеленью. Но звон ручейков заглушается шумными трелями беззаботно вьющихся в пространстве жаворонков. Они своим музыкальным голосом оживляют эту привлекательную степь. Даже юрты бурят, скрывшие свое убожество под ковром прелестной степи, кажутся не тем, что есть в действительности. Там и сям бродящие, утопая в зелени, стада, говорят вместе в заунывной песни номада, что степь эта, со своими тучными пастбищами, гнулась под многочисленными табунами – этого богатства номадов. Степь, теперь – как и раньше: из года в год оживает, живет полной роскошной жизнью, согреваемая и богатящаяся животворными лучами лучшего и полезнейшего из светил; она также богато-роскошна сегодня, как и сто лет тому назад; но с богатством номада – скотом случился очень даже прозаичный, и вполне метампсихоз, и души мирно бродивших по степи стад еще более мирно теперь почивают в виде депозиток и другой движимой собственности в карманах «проводников культурного воздействия на соседнюю Азию». Что ж делать – таков закон метампсихозы!
Переездом в брод через р. Хорбяты, оканчивается хорбятская степь, и дорога дальше идет уже не чистым местом, а между сосновыми и березовыми зарослями. К тому же и долина начинает заметно суживаться: Саянский хребет и Тункинские альпы делают загиб друг к другу; тракт же продолжает идти ближе к Саянам, чем к альпам. Проход лесом тянется верст десять и оканчивается выходом из роскошной сосновой рощи на берег р. Кирен, правого притока р. Иркута, пересекающего дорогу с севера на юг. Кирен не большая, маловодная река, с высокими обрывистыми берегами и с усеянным мелким щебнем дном. За бродом через Кирен опять чистое, открытое место. Тункинские альпы делают крутой поворот к западу, благодаря чему долина Иркута вновь расширяется. В этой части долины, по правую сторону дороги, к юго-западу – расположены летние и зимние кочевья инородцев 1-го и 2-го Хойготского рода, а на левой красуется дацан – т.е. буддийский храм – эта единственная отрада бурят. Местность, на которой расположен монастырь буддистов, очень живописна. Площадь, занятую постройками, огибает р. Кирен, на Севере к ней примыкают густые заросли красивого ельника, с юга же открытое ровное место. Постройки, как и вся площадь, чисто содержатся. Над ними с золотым куполом, высится китайской архитектуры храм, обнесенный высокой оградой; окрашенный в желто-грязную краску; забор украшают разные буддийские орнаметы. Приятное впечатление от местности и монастыря несколько омрачается забитым, угнетенным видом представителей высокого учения рационалиста Будды, не смело славящими память своего учителя. Следовало бы несколько остановиться и указать на причины запечатлевшие отпечаток приниженности, да… некогда!
В описываемой нами местности кочевья хойготцев стеснены. Загулуны их, т.е. летники, близ самих убылзонсов (зимников). В последние они кочуют не в силу традиций, а просто из-за экономических, хозяйственных расчетов. Хозяйства их не так устроены, чтобы возможно было иметь постоянную оседлость. Пахати обыкновенно располагаются близ зимних жилищ и ничем от них не отгораживаются, так что в случае выхода из зимних кочевьев, скот уничтожил бы посевы. Летние же кочевья отделяются от зимних, тянущейся иногда на десятки верст, поскотиной. Такая поскотина отделяет, между прочим, кочевья хойготцев от с. Шимков, которые от границы этих кочевьев, т.е. поскотины, отстоят в пяти верстах, а от Кыренского дацана в девяти. Поскотина эта протянута от верховьев склона гор до самого берега р. Иркута. Миновав поскотину, открывается вид на с. Шимки, вид, впрочем, не имеющий ничего привлекательного: во-первых и дорога к деревушке идет по болоту, между безобразных обнаженных кочек, а во-вторых и сами Шимки со своими постройками тоже ни больше, ни меньше как куча кочек, какие представляют из себя в безобразном беспорядке разбросанные, полуразрушившиеся от времени и небрежности хозяев постройки. Но о Шимках после, — теперь сделаем общий обзор трактовой дороги от Тунки до Шимков.
Мы уже знаем, что она как и долина р. Иркута, тянется на протяжении 40 верст и совершенно ровная, не каменистая: в сухое время года очень удобная, и ремонтируется каждогодно на счет земской натуральной повинности. На улучшение этой дороги много потрачено и тратится каждый год дорогое для инородцев время и еще более дорогое здоровье, но, к сожалению, без толку, не производительно. В сухое время дорога прекрасна и была бы такой и без тяжелой дорожной повинности; но в дожди, в ненастье, эта же дорога – мерзость. Хотя на болотистых местах и сделаны гати, но так «практично», что во время грязи ездить по ним нельзя: хворост, вместо щебня, завален глиной и экипажи и лошади вязнут в гати, как и в болоте, с той только ухудшающей дело разницей, что лошади, завязив ноги в грязи, попадают еще в щели между хворостом и не редко искалечиваются. К тому же, кроме одного русла Хорбят, ни через один ручей и речку нет устроенных мостов, вследствие чего путник попадает иногда в самые мерзейшие условия. Застигнутый дождем, путник иногда «запирается водой». Вода в реках прибывает изумительно быстро и лишает возможности переехать даже через сухой – тому назад несколько часов, ручей. Отчего нередко бывают случаи, что путник, в ненастье, сидит дня по два у берега бушующей реки, ожидая убыли воды. В продолжительно же дождливое время сообщение между Тункой и Шимками совершенно прекращается. Затруднительно также сообщение и осенью, во время рекостава, и весной – в период прохода льда. Карбаза в это время не ходят, а бродов нет. Нудно заметить, что Иркут как становится, так и проходит не в одно и тоже время в разных своих пунктах. От верховьев и до Туранского караула он окончательно покрывается льдом только с 6-го декабря; от Турана и до урочища Синт замерзает в последних числах октября, а от Синт и дальше вниз – средних числах ноября. Точно также и вскрывается в верховьях раньше, чем внизу и среднем своем течении. Почему осенью и весной, из Шимков в Тунку, ездят не прямой дорогой, а через урочище Синты, левым берегом Иркута.
Обратимся теперь к Шимкам, по внешнему виду представляющим из себя, как замечено, кучу полугнилых, полуразрушенных домишек, не лучше той, про которую Кольцов сказал, что она «согнувшись… как старуха стоит». Что в Шимках есть порядочного из строений – это как и следовало ожидать, дома двух торгашей, да миссионерский дом, построенные на «сборную сумму» — казачьи же избушки выглядывают обветшалыми, дырявыми, грязными лачугами, ободравшимися на счет красы выше поименованных зданий. Как ни всматривайтесь – нигде вы не увидите признаков, по которым можно было бы заключить, что лачуги, в более или менее отдаленном будущем, вздумают пообчиститься и подтянуть свои бока – всматриваясь, вы скорей натолкнетесь на признаки прогрессивного разрушения, чем возможности обновления. И если уж Тунка, по словам ученого наблюдателя, одно из самых «захудалых и плачевных местечек», то Шимки, просто таки, без преувеличения, помойная яма, поверхность которой в виде лачуг, завалена всяким гнилым мусором. Такую характеристику носит в себе и само название деревни: «Шимхи» в переводе монгольского буквально значит «щенотка». Гнилые по внешнему виду, Шимки положительно нищи духом и не носят даже и в зародыше, никаких идей, не то что к стремлению «к культурному воздействию на других» — нет – куда им, а просто – на осмысленное отношение к своему горемычному быту, на желание приискать средства выбиться из царящей нищеты и воспользоваться для этого теми экономическими благоприятными условиями, в каких находятся Шимки, как-то: при обилии земли, возделыванием ее, рыбными богатыми ловлями, добычей пушного зверя, извозом, прогоном десятков тысяч скота из Китая и Монголии и пр., все это очень доходные статьи при умении и желании ими пользоваться. Но кабак засосал шимковца, взял его в свою кабалу и направляет всю деятельность его на добычу гривенников на косушки и четушки. Жизнь шимковцев до того безцветна, что ученый путешественник Г.Н.П., проезжая через село, не нашелся ни чего сказать о нем. В Шимках живут преимущественно казаки, и только лишь к юго-восточной окраине деревни, слившись с нею, примкнули ясачные инородцы – эта часть деревни называется «Шактояты». Всех жителей мужского и женского пола около 300 душ. Село это было когда-то пограничным караулом. Как караул – он давно уже уничтожен – именно в начале этого столетия, когда русские двинулись вверх по Иркуту к Турану и Мондам. Мы вовсе не скажем ничего лишнего и ни на йоту не преувеличим положения дела, если назовем шимковцев народом безнадежно оголтелым, пропойцами. Не смотря на то, что деревне не многим более ста дворов, считая в том числе и дома ясачных, в ней две лавки и два кабака; из последних народ буквально не вылазит. В праздничные же дни, кабатчики не успевают навозиться водки из Тунки. Пьют от мала до велика и пользуются всяким удобным случаем для выпивки. Подрался ли кто – в кабаке на мировую, украл ли что, обманул кого, промотал ли общественный хлеб – в кабак, откупайся водкой и т.д.
Промышленности, кроме извоза и шляний по Монголии с куском железа и обрезками материй, в Шимках нет никакой; хлебопашество в самых скрупулезных размерах. Первостатейный богач шимкинец засевает максимум 10 десятин и то половину, кое-как, с грехом пополам. Г.Н. Потанин называет казаков «плохими земледельцами», не могущими дать «хорошего примера» своим соседям бурятам. Казачество развратило шимковца. Испорченный в нестроевой службе, он нечестен, лентяй и пьяница. Поверить ему что-нибудь, значит наверняка проститься с вещью, а тем более с деньгами. Праздный, он так и норовит, чтобы «сорвать» с кого-нибудь, что-нибудь и напиться на чужой счет. Стоит только услышать шимковцу, что где-нибудь пьют водку, он сейчас же бросит все, самое горячее, безотложное дело и потянет к «даровщине», как волк на падаль. Что это не преувеличения, не фразы дл красного словца – вот фактически доказательства. Осень в страду, в самую горячую пору земледельца, когда нужно напрягать все усилия, чтобы успеть сжать хлеб и не допустить его погибнуть под завалами снега, что бывает нередко, так как с него начинает падать с августа месяца и заваливает посевы; — в эту то кипучую пору, казак бросает свою пашню, чтобы по первому отклику, идти пьянствовать на чужой счет; а случаи к этому есть и нередки. Алтайские скотогоны, как раз в страдную пору, приходят со своим скотом в долину Иркута – спустившись в эту роскошную долину, откармливают свой скот и выжидают приезда иркутских мясников, закупающих гурты. С Алтая скотогоны выходят в конце марта и идут все Монголией до августа месяца. Скотогоны, как говорят тунчане, «все урви головы» и «на счет выпивки губа у них не дура» едучи же Монголией они «вывязываются» — водки взять негде, так что, и без того волчий их аппетит за дорогу увеличивается crescendo. Но вот они близ границы… Чуют уже специфический запах Руси… Наконец переваливают границу и… проголодавшаяся эта алчущая стая, чуть только ввалится в «родименькие Шимки», как сейчас же начинается «разливанное море», «отвод душеньки», т.е. повальное, бесшабашное пьянство, вечерки… одним словом все село ходуном заходит и прощай страда. Все село «кутит». Казаки и казачки бросают, говоря малороссийской пословицей, «печеный варене» и принимают самое деятельное участие в оргиях. А поля и жниво? «не убежит!» — гогочет хриплым голосов пьяный казак. Довелось мне быть свидетелем и таких возмутительных случаев. Разгулявшемуся, не имеющему удержу в своих желаниях скотогону, вдруг явится желание послушать таких-то именно песенников, а они как раз на пашне. Чтобы «потрафить нраву благоприятеля» услужливыми на этот раз шимковцами, сейчас же шлются нарочные – за «любезными» скотогоны людьми; песенники же, получив приглашение, не задумываясь бросают не дожатый сноп и идут тешить музыкальное ухо расходившегося кулака. О разврате, какой бывает во время этих оргий и говорить не чего, — он совершается до наглого цинизма открыто. И так изо дня в день, из недели в неделю, покуда скотогоны не отпразднуют приход свой «во благополучиях» в «родименькие Шимки», а затем не «оттрезвонят» и «фартовый» продажи скота. Вообще Шимки представляет из себя пункт схода для пьяных компаний. Добравшись до Тунки, как первой русской деревни с кабаком, пьянствуют алтайцы; в Шимках же пьянствуют «на последях», едущие «торговаться» в Монголию и возвращающиеся обратно от «мунгалов»; пьянствуют и выехавшие навстречу им «благоприятели и сродственники»; пьянствуют выехавшие из далеких окраин буряты и монголы – ну как же не пить самим шимковцам?.. Все захватывающий пьяный вихрь «проезжающих» увлекает и их в свой одуряющий поток… И шимковец – неисправимый пьяница. Помню раз – проходя мимо кабака, я увидел мальчишку, сидящего у порога этого злачного места – на вопрос мой, что он тут делает? «да вот смотрю, как старики пьют» было ответом мальчугана. Вывод из этого красноречивого ответа предоставляю право сделать самому читателю – от себя же скажу, что из дальнейших расспросов я узнал, что мальчишка, любитель кабацких сцен, сидит в «питейном» с утра, я же проходил позже полудня!
При такой, постоянно пьяной жизни — когда же думать об улучшении хозяйства? И шимковцы решительно не заботятся о нем. При таком положении дела нет ничего удивительного, если он, несмотря на естественные богатства края, находится на пути экономического истощения и нравственной деморализации. Испорченные сами, шимковцы растлевающее влияют и на окружающих их инородцев, которые покуда еще гораздо трудолюбивее из и несравненно честнее. Но кабаки, кабаки и пьяный, безнравственный казак, — не в далеком будущем развратят и этих детей природы. Нет ничего, чтобы могло задержать влияние развращающей силы. Русская жизнь на этой окраине еще не успела или не сумела создать разумного противовеса.
Площадь занимаемая Шимками, не широка; южным своим концом она упирается в правый берег Иркута, а северным жмется к подошве саянского хребта, с запада же ее ограничивают отроги гор – так что за Шимками собственно и оканчивается долина Иркута, который, начиная с Шимков, в верховьях своих течет уже не широким местом, а бьется между гор и скал. На этой-то площади, в беспорядке, без всякого плана, просто кучками набросано, как мы уже говорили, более сотни домов. Вся деревня грязна: кучи навоза, мусора, дохлятина – валяются везде. В данное время, в ненастную погоду решительно нельзя было пройти пешком по улице, не опасаясь завязнуть или в навозе или в болоте. Даже во дворах близ самих сеней хоть в лодке плавай! В Шимки мы приехали вечером, шел дождь и деревня представляла из себя сплошное болото. С 24 ч. утра и до 25 шел сильный снег и 25 не стаял до полудня. Саянский хребет и альпы, точно зимой, были покрыты толстыми завалами снега, хотя горы, исключая вершин, и были перед этим обнажены от снега.
25 снег и дождь помешал нам выехать из Шимков и мы поневоле должны были дневать.
Прежде чем проститься с Шимками, скажем еще несколько слов о местности левого берега Иркута, примыкающей к Шимкам. Иркут, прижав долину правого своего берега к Саянскому хребту, в тоже время отошел от Тункинских альп, которые против Шимков круто поворотили на юг; так что на левом берегу Иркута образовалась громадная долина, известная под именем Елатей (обладающая мошкой). Долина эта занятая кочевьями Челдаровского и Куркутского рода. А Елатей прекрасные пастбища и хорошие сенокосные луга. Озера ее, как и сам Иркут – изобилуют рыбой: тайменями, хариусами, окунями, щукой, налимами и пр.; но несмотря на изобилие, рыба в обиходе шимковцев такая же редкость, как и трезвый день в его жизни. На всю деревню водится один только невод к казака Тер. Кот-кона, да и тот, в последнее время, перешел под спасительный покров местного духовенства. Рыбный промысел, — очень выгодный при обилии рыбы – не занятие шимковцев! Нужно бродить «мяться», не лучше ли, сообащает шимковец, оседлать коня, да и «махни драла» по улусам архидачить (бур. сл. пьянствовать). Проводя так жизнь шимкинцы сплошь беднота. Во всей деревне только три семьи и живут зажиточно, но представители этих семей «заядлые» кулаки мироеды. Я думаю, что и без упоминания понятно, что в Шимках такого учреждения, как школа, нет.
Опубликовано в апреле 1884 года.
Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 1.
Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 2.
Фрагмент из описания экспедиции Я.П. Дуброва. Часть 4.