Прибайкальские древности.
Предлагаемое изложение составляет часть отчета о моей поездке, предпринятой по поручению Восточносибирского Отдела Географического Общества летом 1881 года.
Цель поездки, как изложено в записке прочитанной на общем собрании 26-го марта, состояла в исследовании древних городищ и начертаний на утесах красной краской, сведения о которых были собраны частью лично мной, частью через других лиц; другой целью поездки было выставлено собрание сведений о состоянии шаманства у бурят Иркутской губернии. Результаты экскурсии не только оправдали мои ожидания, но были так разнообразны и обильны, что цели предпринятые могут считаться вполне достигнутыми; материала для изучения было настолько много, что пришлось ограничиться лишь самыми малыми частями Иркутского и Верхоленского округов, а именно северной частью первого и юго-восточной частью второго, предположенное же расширение маршрута на Балаганский округ пришлось оставить. Во время поездки собран был гербарий тех растительных форм, которые не встречаются в ближайших окрестностях Иркутска и служат представителями местной Байкальской флоры, собственно неширокой береговой полосы, простирающейся в сторону по прямому направлению от берега Байкала верст на 30.
Маршрут мой направляется из Иркутска на Усть-Куду, оттуда на Хомутовскую станцию и далее по Якутскому тракту через Оек в Карсальскую инородную управу; пробыв тут три дня, я выехал в Усть-Орду, оттуда делал экскурсии на соседние возвышенности, а потом проехал по улусам бурят на Баендаевскую станцию; в это время я пользовался всякой остановкой для собирания сведений о шаманстве и побывал на тайлгане, на обряде посвящения шамана, осматривал онгоны бурят и принадлежности шаманского звания. Из Баендая я достиг Хогот, откуда свернул по направлению к Байкалу и через Косую степь и Еланцы достиг Ольхонской степной думы.
Из думы путь лежал на остров Ольхон, на который я переехал у залива Загли в проливе между островом и материком, пролив называется Ольхонскими воротами; первую ночь я провел в Семисосенном улусе, где помещается родовое управление; расстояние Семисосенного улуса от думы считается верст на 30; причем от думы до перевоза полагают верст 12. Переезд соверщается на карбазе; ширина ворот не больше версты, но ехать водой приходится больше, верст до 3, так как всегда нужно несколько забирать против ветра, постоянно дующего в воротах, то с Большого моря в Малое, то наоборот.
От Семисосенного улуса проехал вдоль острова еще верст 20, до пещер, находящихся севернее пади Ихе-бабай; и следовательно на острове верст до 35, т.е. половину всего протяжения Ольхона, ширина которого не достигает и 10 верст. По возвращении с Ольхона работал несколько дней в окрестностях Ольхонской думы, затем посетил из Еланцов деревню Тыргень и падь Крестовую, в 5 верстах от которой располагается утес и бухта Саган-Заба. Так как отсутствие инструментов на месте для археологических раскопок и затруднение в подыскании рабочих препятствовали исследованию, то я вынужден был предпринять обратный путь в Иркутск; здесь я испросил особое предписание от управляющего губернией в Ольхонскую степную думу об оказании содействия в моих работах главным образом по отношению к подысканию рабочих и в устранении каких либо затруднений со стороны местного населения; по постановлению Распор. Комитета со мной был командирован фотограф Г. Диннес, для изготовления фотографических снимков с изображений на скалах Байкала и видов могил.
Во вторичную поездку крайним пунктом было побережье Байкала, вблизи Ольхонской думы, но сделано несколько экскурсий в сторону – в деревню Куртун, на р. Куртуне, впадающей в Бугульдейку, бухту Ая, и на устье Анги, вторично в пад Крестовую и к утесу Саган-Заба.
Наблюдение над растительным миром в прибрежной полосе Байкала, приводит к установлению особой местной флоры, более родственной соседней Забайкальской области, чем остальной части Иркутской губернии. Личные наблюдения в эту поездку свидетельствовали о каком-то угнетенном состоянии растительности, выражавшемся не только в бедности ее, и то не относительно числа форм, а по отношению к численности особей одного вида, но главным образом в слабом развитии отдельных особей, так что некоторые самые обыкновенные виды встречались до такой степени мелкими и как бы изуродованными, искалеченными, что делались едва узнаваемыми. Самый берег Байкал, те бухточки и пади, берега которых проводили в восторг натуралиста Радде в 50-х годах, казались совершенно лишенными растительности и пустынными. Подобное явление могло быть чисто случайным явлением, вызванным сильной засухой, начавшейся с ранней весны и продолжавшейся все лето; только по течению рек, (напр. Анги) пользуясь которыми буряты устраивают орошение своих покосов; только там, где устроена ирригация, замечается яркая зелень и яркие краски, а то повсюду преобладает желтый цвет песчаниковых и известняковых скал или серый цвет голых гнейсов, и такова вся местность верст на 30 в ширину в сторону от берега озера. Снег на вершинах гольцов, в окрестностях думы, не тающий все лето, Обыкновенно, по уверению жителей, державшейся еще в конце июня, к середине июля исчез.
Не имя намерения описывать флору Байкала, оставляя это до тщательного определения собранного гербария, я ограничусь в дальнейшем изложении только археологических результатов поездки. Материалы собранные относительно шаманства, так важны и интересны, что они составят вторую часть моего отчета, тем более, что разработка их требует времени и справок с литературой. Археологические же данные при изложении я разделю на две части: 1. Изображение на утесах Байкала и 2. Городища, стены и могилы железного века.
Изображения на утесах Байкала (в Иркутской губернии).
Изображение, подобный тем, которые были находимы в России на утесах Онежского озера и в Сибири по р. Томи и на утесах Енисея в Минусинском округе, не встречалось далек востоку от Енисея. Что их там не находили, это еще не свидетельствовало, что таких изображений действительно не было. Существовали даже указания, что далеко к востоку от Енисея, в Забайкальской области, изображения, отчасти напоминающие западносибирские, встречаются снова, но не утесах, а на могильных плитах. Редкость их нахождения объясняется отчасти свойствами памятников; и к тому же открытие таких памятников весьма много зависит от случайности, особенно в областях с преобладающим инородческим населением, как напр. во многих местностях Иркутской и Забайкальской области, местностях, предоставляющих чрезвычайные удобства для жизни в одних для звероловческих, и в других для кочующих племен, где вместе с тем и было бы всего естественнее искать памятников древних народов. Для Иркутской губернии можно указать долину Иркута, Джиды, Куды и все побережье Байкала несомненно привлекающие поселенцев, доставляющие и теперь богатую добычу охотнику, но облегчающие, по обилию пастбищ, и переход от охоты к скотоводству или готовые условия для уже установившейся кочующей жизни пастуха. Почти весь Балаганский округ в своей южной части от р. Оки до Березового хребта составляет степь, то черноземную, между р. Белой и Ангарой, то песчано-солончаковую, облегчавшую и вызывавшую многочисленные поселения кочующих племен, нередко, быть может, сменявших одно другое, на что, как увидим существуют указания.
И между тем все эти местности, столь привлекательные для кочевника и обладавшие условиями, способными вызвать к существованию тут поселений в отдаленной древности, заняты инородцами-бурятами. Без знания же бурятского языка. Даже без некоторой степени доверия со стороны бурят, искателю древностей почти нечего делать, можно наверное сказать, что на все расспросы услышит он короткое нет («углый») или «не знаю» (мыть ныгын); Тоже самое случится, если исследователь и язык знает или имеет надежного переводчика, но почему либо возбудил тревогу в бурятах своими вопросами. Каждый бурят, конечно, думает, что лучше, когда все останется по-старому и чтобы «не вышло чего-либо худого, если посторонний глаз заглянет туда, где, по его мнению, есть что-то особенное, что-нибудь ему не понятное, а потому страшное и могущественное»; убеждения эти старательно поддерживаются стариками и шаманами, а потому и молодежь, более легкомысленная и податливая, зажимает рот. Только обязанный счастливому случаю и вследствие старания моего спутника М.Н. Хангова, успел я узнать местонахождение двух изображений или начертаний, как их называет Спасский; одно на утесе Цаган-Заба, другое на утесе бухты Ая, оба на берегу Байкала.
1. Утес Саган-Заба (или Цаган-Заба) находится в 5-ти верстах по берегу Байкала от пади Крестовой по направлению на С.В. к устью р. Анги, отстоящей от Крестовой пади верст на 20.
Название Крестовой пади дано потому, что где-то на горе был поставлен крест. В вершине пади существует улус того же имени (у русских, а бурятское название мне не известно). Дорога в падь Крестовую из Косой степи, расположенной на обывательском тракте от станции якутского тракта Хогот до Ольхонской думы, идет через деревню Тырган и улус Крестовый; все расстояние от Косой степи до устья пади Крестовой тоже не более 20 верст. Из пади же к утесу остальные пять верст можно сделать в лодке, но существует, говорят, пешеходная тропа через гору. Как бы то ни было, мы достигли места на лодке. На этот раз спутником моим был Г. Коперницкий; нас сопровождало шестеро бурят и два нанятых жителя д. Тыргень. Поднявшись с восходом солнца, мы часов в 7 утра сели в лодку и через час легкой гребли достигли утеса Цаган-Заба. Название Цаган (белый) как нельзя более пристало вертикальной стене совершенно белого мраморо-видного кристаллического известняка; утес составляет выдающийся мыс, который ограничивает с Ю.З. падь, также называемую Цаган-Заба. Заба значит – падь, проход, по объяснению о. протоирея А. Орлова и Цаган-Заба может быть переведено «славный проход».
Прежде чем приступить к отысканию изображений или «зурака», как называли их буряты (Зураком называются и изображения на бурятских онгонах), чтобы не запугать бурят, мы присутствовали при обряде очищения. Совершилось это так: собрали несколько травы (какой-то вид полыни и богородской травы. Artemisia sp. FhymusSerpyllum.), зажгли огонь, бросили траву в огонь и когда она закурилась, то каждый подержал по очереди каждую из своих ног над дымом, тем и закончилось очищение, но еще нужно было умилостивить бурхана, почему понадобилась водка, нарочно взятая моим спутником, чтобы приобрести расположение проводников; все буряты уселись в кружок, самый старший и почетный из бурят налил в деревянную чашку водки, встал и, обратившись к утесу с словами молитвы, три разы выбрызгивал немного водки по направлению к утесу, испрашивая позволения осмотреть работу бурхана, так как буряты полагают, что изображение на скале рисует бурхан; далее еще потребовалось приношение более существенное, чем несколько капель вина, собрали несколько медных монет, явилась и серебряная и весь сбор с благоговением был положен на столбообразном и несколько закрытом выступе утеса. По осмотру кассы приношений, там оказались серебряные и медные монеты на сумму до 1 р. 50 к. Недели через три снова я был на этом месте, и из сбора уже исчезло все серебро, а меди было не более 40 коп.; думая врасплох накрыть бурят, я сказал что, вероятно, шаманы берут деньги, но меня старались уверить, что делают это русские, проездом по Байкалу, но бурят не возьмет.
Задобрив таким образом бурхана, нам указали и сам «зурак».
Изображения на Цаган-Заба исполнены на пространстве 7⅓ квадр. Сажень, при этом верхушка головы самой верхней фигуры от основания утеса – 2,25 саж., а длина стены с изображениями – 3,25 саж.
Часть изображений уничтожена осыпанием утеса и пробелы, заметные на прилагаемом снимке между пятью сохранившимися группами фигур, обусловлены именно осыпанием известняка, составляющего утес; в случае большей сохранности, упомянутых 5 отдельных групп и вся стена представляла бы довольно цельную страницу из жизни народа, оставившего по себе такую память.
Утес, как сказано, образован совершенно белым, кое-где только пожелтевшим, кристаллическим известняком; при прямом солнечном освящении, глазам больно смотреть на утес, а при таком условии мне пришлось первый раз делать снимок утеса, отчего он был не полон, в него не вошли некоторые фигуры, помещенные на прилагаемой таблице.
Фигуры все вырезаны, причем вырезан или только контур, и таких фигур всего три; на 7 фигурах людей оконтурована только голова, а все тело, как и во всех остальных фигурах, углублено по всей поверхности; углубление настолько значительно, что не только заметно глазу, но и весьма ощутительно на ощупь, так что можно принять углубление в 2, 3 и даже 4 линии.
Измерены были только некоторые фигуры, а именно олень, равнявшийся по длине от груди до заднего конца 20 сантиметров и большое животное вверху от оленя – 50 сант. Величина остальных фигур и их взаимные расстояния определены циркулем по фотографическому снимку г. Диннесс и перенесены на бумагу с увеличением в 1,5 раза против величины на позитиве. Для получения верного рисунка приглашен был г. Динесс, но, к сожалению, снимок получился неудачный, что главным образом вызвано было однообразием поверхности утеса, недостаточной резкостью в освящении углублений, а может быть и другими причинами, о которых не берусь судить по незнакомству с фотографической техникой; как на негативе, так и на позитиве резко выделялись только те фигуры, которые были немного потерты кусочком известняка, отчего изображения сделались белыми; считаю необходимым прибавить, что подкрашивание нисколько не портило подлинного изображения, так как эти последние были достаточно углублены; подобное подкрашивание всех фигур, конечно, сделало бы фотографию совершенно отчетливой, но в запасе у нас не была ни мела, ни краски, да и дл закрашивания верхних изображений, поднятых на две сажени, потребовалось бы устройство лестницы, что слишком задержало бы нас на берегу озера и принудило бы оставаться ночевать, на что мы не рассчитывали ранее, а потому не взяли ни теплого платья, ни пищи, а нас было с рабочими более 10 челов., и без того волнение на озере, сильный холодный ветер, мешавший становить палатку для фотографа и камеру заняли столько времени, что вернуться в Крестовую падь нам удалось лишь к 8 час. вечера, выехал ранее 12 часов.
Не смотря на неотчетливость фотографического снимка, он был очень полезен при определении точных относительных расстояний между целыми группами и отдельными фигурами.
Начертания исполненные на утесе в целом представились не вдруг, а только после внимательного осмотра, причем нужно было переходить с места на место, чтобы составить понятие о целом. Рассмотрение целого и деталей обнаружило, что начертание отдельными частями представляет сходство с начертаниями и Минусинскими и Онежскими, но значительно уклоняется по способу изображения людей. Фигуры людей на утесе Саган-Заба представляют несколько типов:
1. Фигуры меньшей величины, как стоящие, так и сидящие верхом на каком-то животном, совершенно напоминают такие же фигуры и таких же искусственных позах с расставленными ногами и растопыренными руками, как на Аглагтинских и Майдашинских начертаниях на утесах Енисея; всадники (их 2) очень близко сходны с фигурой, изображенной на камне №1. Аглагтинского начертания и Тепсинском начертании.
2. Фигуры людей второго типа отличаются от предыдущих и большим числом, (не считая неопределенных форм) 3) из 23, а первых, пеших и всадников, только пять; и большей величиной, превосходящей от 3 до 5 раз величину меньших фигур, и большей отчетливостью изображения, что обнаруживается и в резкости очертаний, и в однообразии формы тела вообще и разнообразии в положении рук и в способе изображения головы; наконец само расположение фигур в верхней части всего начертания выделяет этот тип от предыдущего и отводит ему привилегированное положение.
Форма тела, представленного треугольником и раздвинутыми у колен ноги, одинаковы для всех 23-х фигур, разнообразие, как видно из таблицы, обнаруживают способ обозначения головы и положения рук; головы или обозначены одним контуром в виде кружка или вырезаны по всей поверхности кружка, у шести фигур заметно на голове украшение в виде рожков, может быть знак власти, что отчасти подтверждается центральным положением такой фигуры; самая верхняя фигура второй группы имеет у локтевого сгиба левой руки кружок, который можно принять за бубен и тогда это будет шаман. В первой группе вторая снизу фигура человека имеет на груди род перевязи и в руках какое-то орудие; не будет ли это боевой молот, он мог быть бронзовый, костяной или каменный с отверстием в середине; в которое вставлялась более или менее длинная рукоять; такие молоты изображены на 13, 14, 25, 26 и 27 стр. книги Ворсо «Древности Копенгагенского музея». В той же группе есть два изображения с странно раздвинутыми руками и ногами; одна из них представлена обращенной вниз головой, что принято в подобных изображениях принимать за выражение смерти; что их следует принимать за человеческие изображения, достаточно объясняется треугольной формой тела, формой головы и конечностей, как у несомненно человеческих фигур; такая же форма усматривается и в IV группе.
Некоторые фигуры I, II и III группы имеют треугольную форму головы. В группе III и IV представлены две фигуры, стоящие над каким-то крупным животным; впрочем, это может быть только случайное близкое расположение отдельных фигур без всякой особенной тесной связи.
Как уклоняющуюся форму от общего типа укажу нижнюю фигуру в IV-й группе, несколько приближающуюся к изображению человеческих фигур на утесе в бухте Ая.
Некоторые из числа 23 фигур 2-го типа испорчены осыпанием камня; но признать их за человеческие не трудно, другие несомненно уничтожены совершенно.
Обсуждая вообще характер изображения фигур людей, нельзя не признать чрезвычайной неестественности и натянутости положения, по сравнению с изображениями животных, позы которых весьма натуральны. Но такова судьба всякого искусства в первое время его развития. У всех культурных народов древности – египтян, ассириян…, работавших также на камне, на камне писавших первые свои летописи, изображения людей отличаются также искусственностью, тогда как изображения животных ближе к природе. Относительно Ассирийского исскуства Ленорман, говорит, напр.: «в деле отделки животных ассирийская скульптура оказывается более искусной, чем в деле произведения человеческой фигуры». Между тем искусство ассирйское было так развито, что Ленорман выражается: «среди охотничьих сцен на стенах Куюнджикского дворца выделяются фигуры животных, которым никакое другое искусство, даже греческое, не могло противопоставить чего-нибудь более высшего по выразительности». Тоже и в египетской скульптуре, которая «начинается в храме сначала является в состоянии набросков и только намечает контур, потом углубляется, выдалбливая стену, или выдается на ней наружу барельефами».
«Формы египетской фигуры отличаются резкой и сжатой манерой, не без тонкости, но без подробностей. Линии в ней прямые и большие. Положение ее прямо, величественно и неподвижно. Ноги большей частью параллельны и сложены. Руки протянуты вдоль тела или сложены на груди, если не отделяются для того, чтобы показать символический знак, скипетр, крест с ушком, цветок лотоса. Но в этой величественной и кабалистической пантомиме фигура делает более знаки, чем жесты; она скорее находится в состоянии покоя нежели в действии!». Как на особенность египетской скульптуры Ленорман указывает на преднамеренное отсутствие подробностей при изображении людей, простоту в линиях при тонкости работы; в них заметны две особенности – пожертвование маленьких частей большим и отсутствие подражания действительной жизни; но способность передавать верно природу не была чужда египтянам, что видно из той правды, с которой представлялись животные. Отсюда естественно заключить, что значение фигур было символическое, как и весь характер египетской скульптуры; египетская скульптура была лишь формой письма. Все только что сказанное о характере египетской скульптуры вполне прилагается к способу изображения фигур на утесе Саган-Заба: та же простота линий, та же искусственность и однообразие позы и формы и тела, то же движение только в руках, обыкновенно опущенных вдоль тела, и подымающихся у самой большой фигуры II-ой группы и у верхней, принимаемой за шамана, чтобы представить, что правой рукой он бьет в бубен; большое разнообразие замечается также в изображении головы, которая у некоторых имеет украшения в виде рогов.
И общий характер изображения представляет сходство с письмом, с записью какого-то, очевидно, важного события в жизни народа, создавшего эту подпись.
Что касается до изображения животных, то преобладают по числу между ними легко отличимые формы птиц (13) и оленей (7); если в первой группе фигура, похожая на медведя; может быть, лошади в V и IV группах, судя по отсутствию рогов и длинной шее, неопределенные животные в III и IV группе, над которыми поставлены человеческие фигуры. В V-й же группе изображено животное крупнее всех остальных и играющее ту же роль, какая предписывалась Спасским крупной фигуре (судя по позе, по видимому, хищника из рода Felis, а не лошади) на 2-м камне Аглагтинского начертания (есть животное, похожее на лошадь во II-й группе, но без головы и ног, и с такими же поперечными полосами, как у подобных фигур на начертаниях по р. Томи, на утесе между Кузнецком и Томском). Птицы проводниками бурятами назывались лебедями, потому, конечно, что лебеди почитаются священными и одним племенем, Шаратами, признаются прародителем; лебедей не убьет ни один бурят в Кудинском и Ольхонском ведомстве, отчего они здесь очень доверчивы, так как и русские, живущие среди бурят, единицами, чтобы не вооружить против себя своих соседей, не стреляют ни лебедей, ни других священных птиц, напр. орла.
Кроме изображений людей и животных никаких знаков и фигур не было усмотрено, если не считать какого-то рисунка неопределенного значения повыше самой фигуры в V-й группе.
Обращаясь к вопросу об инструментах, какими были исполнены вырезанные фигуры на утесе Саган-Заба, я приведу, не предрешая вопроса, несколько указаний, что для работ на камне употреблялись в древности камни, именно такие твердой породы, как кремень и яшма.
Эмиль Сольди сообщил в Парижском Антропологическом обществе в заседании 20 января 1881 г. по поводу предполагавшегося Мариеттом употребления железа в эпоху первых египетских династий, что для скульптурных работ на твердых камнях, как диорит, египтяне употребляли яшму, для гранита было достаточно кремния, и только для более мягких пород служили инструментом орудия из бронзы; Сольди сам, подражая работам скульпторов, изображенным живописью на гробнице Ти, пробовал кремневым ножом, ударяя по нему другим камнем, выбивать на граните, хотя и с трудом.
Всякий знакомый с каменными орудиями эпохи каменного века, знает до какой степени изящества и правильности доходили изделия из камня и кости и как правилен и отчетлив был рисунок на костях, образчик такой кости находится с начертанными параллельными линиями в музее Восточносибирского Отдела Географического Общества в коллекции г-на Витковского, состоящей из орудий только костяных и каменных без всякого следа металла. Орудия, требовавшие мелкой и тщательной обивки, исполнялись с большой правильностью и изяществом.
Поэтому не будет неосновательным допустить, что изображения на Саган-Заба, достаточно крупные и простых очертаний, были выбиты орудиями из камня или могли быть выбитыми, хотя окончательно вопрос этот решится только после подробных археологических на месте, пока же нет никаких указаний на способ выполнения работы и возможны лишь гадательные предположения.
Всякое объяснение содержания горельефных изображений на Саган-Заба будет, разумеется, очень шатким и гадательным, но тем не менее я позволю высказать одно предположение.
Из того, что между человеческими фигурами легко различимы два типа: фигуры первого типа крупны, угловаты и помещены вверху, а фигуры второго типа мелки и размещены в связи с группами животных и птиц, первый тип, и тщательнее представленный, должен изображать победителей, а второй побежденных и приносимую ими дань. Крупное животное V-й группы может быть принято за лося и составлять также предмет дани. Добытой охотой, как и птицы; несоответствие в величине не следует считать очень поразительным, так как соответствия не замечается также и в величине птиц по сравнению с ниже иссеченными фигурами людей – птица представлена более крупной, чем человек; таково впрочем, всякое детское искусство.
2. Изображение на северном берегу бухты Ая на Байкале. Бухта Ая расположена верстах в 2 от устья р. Анги к северо-востоку. Изображения находятся уже не у основания утеса, а на высоте более 10 сажень и подняться к ним нужно по особой тропинке. По своему содержанию они дополняют иссечения на Саган-Заба тем, что тут появляется рыба, над фигурой человека, и направо другое животное – может быть, выдра или нерпа. Птица только одна и один олень; только рога его менее естественны, чем у оленей Саган-Заба. Фигуры людей также представлены в двух типах, у фигур первого типа – та же искусственность в положении ног и руки в контуре тела, но есть одна интересная подробность – это изображение глаз точками, а рта и носа линиями, а также изображение первичного полового признака мужчины, как отмечено на рисунке. Указанная подробность тем интересна, что подобным же образом отмечается пол фигуры и также изображаются части лица на современных онгонах шаманствующих бурят. Фигуры второго типа так же мелки, как и на Саган-Заба, и представлены все в сидячем положении: вторая направо сидит на каком-то круглом предмете и имеет приподнятую руку, а четвертая и крайняя как будто держит лук. В самом низу находятся какие-то непонятные изображения.
В характере рисунка меньше самобытности, заметно подражание рисунку на Цаган-Заба, и меньшая отчетливость в выполнении, но есть и особенности; все вместе свидетельствует о более новом происхождении.
Перед камнем также кладут деньги и совершают очистительные обряды, но менее тщательно, чем на Саган-Заба.
Во время первого посещения утеса Саган-Заба проводники, на вопросы: «кто рисовал», говорили, что рисовал бурхан, который и теперь еще рисует; «посиди час здесь и сам увидишь, что будет нарисовано другое». Подобное убеждение, поддерживающее веру наивных бурят в святость изображения, легко объясняется невозможностью за раз осмотреть все фигуры вследствие близости воды, так как нельзя рассматривать издали, потому что пришлось бы войти в воду, а также и по большой величине изображения, занимающего более 7 квадр. сажень; и не достаточной отчетливости, пострадавшей не мало от времени; совершенно понятно, отсюда, что, чем больше времени употребишь на разглядывание фигур, тем больше подробностей усмотришь; бурят же это совершенное естественное обстоятельство объясняет сверхъестественным вмешательством своего бурхана.
Изображения краской на скале по р.Картуну. Еще зимой 1880 года мной были получены сведения через г. Хангалова, что в окрестностях деревни Куртун, стоящей на речке того же имени, текущей в Бугульдейку, вверх по течению Куртуна находятся какие-то знаки красной краской, сделанные на скале. Посещение Куртуна поэтому входило в программу моей поездки. После утомительной дороги, по которой летом прекращается сообщение, наконец мы проехали 30-ти верстное расстояние и добрались к вечеру до Куртуна. Следующий день крайне не благоприятствовал экскурсии, но не желая потерять более 3-х дней, несмотря на дождь, я осмотрел скалы вверх по р. Куртуну. На самой вершине скалы, сажень на 50 от русла реки, в небольшой пещере на боковой стене у самого входа действительно оказался исполненный краской рисунок.
Рисунок представлял почти правильный круг – вертикальный диаметр 24 сантиметра, а горизонтальный диаметр 26 сантим., налево сверху, по направлению почти радиальному, направлялись 4 черты, не доходящие до центра; налево от круга на расстоянии 11 сантим. изображен эллипс диаметром в 16 сантим., внутри его налево же идет линия параллельно окружности; вверх между обеими фигурами, на расстоянии 12 сантим. от эллипса и 15 сантим. от круга, изображены четыре вертикальные параллельные линии, длиной каждая по 15 сантим., расстояние между верхними концами крайних линий – 14 сантим.
Проводник, старожил деревни Куртун, имеющий более 50 лет говорил, что эти знаки существовали еще когда он был ребенком и приходил во время пастьбы скота играть сюда с товарищами.
Подобные же изображения красной краской встречаются и по р. Лене около Якутска. Нельзя ли их приписывать и в Куртуне якутам, о которых известно, что они прежде жили в соседстве с бурятами?
Опубликовано в декабре 1881 года.