От Томска до Ачинска по рр. Томи, Оби и Чулыму. Путевые очерки.
— Во сколько же время пароходы ваши доходят до Ачинска? – спрашивал я управляющего томской пароходной конторой Николая Ивановича Дедюхина, сидя с ним за чайным столом.
— Да как вам сказать? – ответил он, — иной раз дней в 10 – 11 доходят, а иной и дольше идут. Все зависит от высоты разлива и многих непредвиденных случайностей.
— Что же долго так? От Томска до Ачинска горой 400 верст нет.
— Поплывете увидите – почему. Если горой нет 400 верст, то водой около трех тысяч наберется.
Спешить мне в Ачинск было не зачем. Почтовая дорога, как известно, после таяния снега представляет непрерывный ряд ям и невылазной грязи, и неразрывная цепь обозов раздражает задержками до одурения самого нераздражительного путника. Я решил отправиться водой, тем более, что поездка эта обещала мне случай поохотиться и насладиться водами природы.
— О времени прибытия парохода я дам знать вам, — сказал, провожая меня, Николай Иванович, а вы уложитесь и будьте готовы. Пароход простоит здесь часов 5-6 – не больше.
Прибывший из Барнаула 3 мая, в 3 часа пополудни, пароход «Рыбак» стоял у пристани под парами, когда я явился на него узнать: можно ли перевозиться? Николай Иванович посоветовал переехать сейчас же, так как «Рыбак» на свету уходит.
В 9 часов мы с женой сидели уже в общей каюте второго класса за бурлившим самоваром.
Прощай, значит, Томск!
Оглушительный звук парового свистка, раздавшийся в 4 часа утра 4 мая возвестил наше отплытие. Экипаж парохода состоял из 14 чел. матросов, машиниста с помощником, 4 штурвальным, 4 масленщиков и капитана. Матроса снимали трапы, убирали чалки и выкатывали якорь. Капитан К.Л. Рябков и штурвальные стояли на шканцах. После трех свистков пароход наш отделился от баржи, у борта которой стоял, и плавно пошел вверх по Томи. На стрежне машина, по приказанию капитана парохода, начала работать полным ходом, «Рыбак» сделал поворот и мы понеслись по течению. Вон промелькнула слева паровая мельница купца Пастухова, пронеслись Черемошники – летнее гнездо грабежей и самого циничного разврата, а вот и поворот, за которым Томск окончательно скрылся из глаз. «Рыбак» шел без баржи, по-моему – не менее 20 верст в час. Ниже д. Чернильщиковой мы запаслись дровами, а через час вышли на многоводную Обь и на самом устье Томи взяли на буксир две баржи.
Природа не начала еще свою весеннюю жизнь. По болотистым и местам песчаным берегам Томи и Оби лежала масса глыб льда, мозолили глаза тальник с мелким березняком, высились кое-где могучие сосны и ели, мелькали стаи уток – картина в общем печальная. Вода заметно пребывала, что доказывалось появлением множества плывущих карч и валежника, иногда затруднявших движение парохода. Томская вода от Обской отличается чистотой.
Пока перетаскивали с парохода на баржу громоздкий багаж и устраивали буксир, я занялся осмотром. «Рыбак» имеет 147 фут. Длины и 42 ширины с машиной, старой конструкции, в 85 сил. Он сидит в воде на 6 четвертей и делает рейсы, смотря по надобности, между Барнаулом, Бийском, Томском, Тюменью и Ачинском по р.р. Иртышу, Тоболу, Оби, Томи и Чулыму. Одна из барж нагружена хлебом, адресованным в Енисейск, а другая – солью и хлебом же. Обе поднимают груза по 30 т. пудов и идут при саженной глубине.
Буфета на «Рыбаке» нет, а есть две кухни с плитами и духовыми печами, которыми вместе с кубом горячей воды пассажиры пользуются бесплатно. Палуба на «Рыбаке» — крытая с решетчатыми диванами для 3 класса; второй устроен в корме корпуса и состоит из одной общей на 8 персон и 2 отдельных кают с мягкими, обтянутыми сукном диванами. В 1 классе 4 каюты с более шикозной обстановкой и уборной. Каюты капитана и служащих устроены по бортам и в камере машины; матросы же помещаются в отделениях трюма на баке и в корме.
Матросы, на своем содержании, получают 14 руб. в месяц, да рублей по шести зарабатывают за нагрузку дров, штурвальным четверым платят по 30 руб., машинист получает 950 руб. в год, помощник его 480 руб. и капитан 1200 руб.
Мы с женой помещенные в общей каюте расположились как дома.
В тот же день, в 9,5 часов, прибыли мы на устье Чулыма. Ландшафт совершенно изменился. Зелень хвойных лесов, трава по берегам и могучие лиственницы ласкали взор. Чулым и Обь, если имеют что общее, то это безлюдье. Деревни или заимки встречаются через десятки верст и до того они незначительны, что плавающие несколько лет матросы не знают даже их названий.
Я плавал почти по всем рекам Европы и Сибири, но русла подобному Чулыму не встречал ни разу; прямого плеса на версту нет. Едва пароход из излучины выйдет – другая уже готова. Случалось и так, что пароход вышел из-за мыса, а баржи за ним еще, и буксир тащится по земле. От устья до Ачинска до 600 излучин.
«Рыбак» по Чулыму шел около 10 верст в час и брал дрова разно. В большинстве дрова были выставлены по ранее заключенным контрактам и определенным ими ценам, но иногда брали дрова и вольные, за которые капитан тут же и рассчитывался от 1 руб. до 1 руб. 20 коп. за сажень. Но что это были за сажени? Они клались посаженно отдельно и у каждой из них две клетки в 3 полена в ряд, — так что при добросовестной кладке из 2 саженей едва выйдет 1,5.
И кем же такая кладка сделана. Остяками! Цивилизовались, значит, и проповедей Л.Н. Толстого не слыхали. А дров на «Рыбаке» требовалось по 17 саж. в сутки.
До 6 мая плыли мы без всяких приключений, а в этот день машина вдруг перестала работать и послышалась на палубе беготня. Я сейчас же вышел на верх и глазам представилась следующая картина: вдали около баржи плыл вверх дном обласок (остяцкая лодка, не много более платного корыта) и за нее держался человек. Из воды виднелась только голова его и руки, за ним гналась пароходная лодка, а с баржи бросили снасти, из которых одна была поймана и человек вытащен.
Это оказался остяк-лоцман, абонированный ранее, выплывший с товарищем на обласке, перевернувшимся как только они стали подплывать к пароходу. Проводник успел выскочить в лодку парохода, а Еремей Сакарыч, как называл себя лоцман, в шубе-однорядке и броднях очутился в воде, не умея при этом плавать. Сакарыча спасла только одежда, не успевшая намокнуть и дававшая тем возможность схватиться за обласок. Лежавшие в нем окуни и язи, обреченные было в продажу, расплылись.
Заключение статистиков о том, что аборигены Сибири вымирают, доказывает один взгляд на Сакарыча. Грязно-желтый цвет лица, редкие волосы, тряпье вместо платья указывают на тлетворное прикосновение к остякам Колупаевых.
— Как живете вы? – спросил я раз Еремея, — родится ли хлеб лонись?
— Плохо, брат, — ответил он, — хлеб не сеем, а покупаем.
— Ну, а скотина как?
— Тершим, да вот накасал Пох, по залонись выпала почти вся.
— Чем же больше занимаетесь вы?
— Рыбу ловим, симой пелка, сверяя стреляем.
— Куда же продаете?
Дальнейшие ответы были повторением старой песни. И рыба, и пушнина скупались у остяков наезжими к ним благодетелями ранее добычи, — конечно, по самой низкой цене. Платеж производится наличными на такую сумму, какая нужна для оплаты податей; в счет остальной платы выдавались самого низкого разбора ржаная мука, соль, табак, чай кирпичный, порох, свинец, изделия Морозова и проч.
Остяки поставлены в положение вечным работников на благодетелей и вечном догу у них. Так влачит свое грязное существование цивизуемый дикарь в своей жалкой конурке, по зимам, вместе с телятами, свиньями и умирает, ни на кого и ни на что не жалуясь. Смертность между остяцкими детьми не менее 60%. Иначе и быть не может, потому что деревни остяка врача и фельдшера в 10 лет видит раз, да и то в то время, когда случится несчастье: умрет кто скоропостижно, или не успеют оттолкнуть от берега, замеченного чужими, приплываемого сверху мертвеца.
Как все соплеменник Еремея плохие хозяева, так и он оказался плохим лоцманом. Во время пребывания его на «Рыбаке» произошли две остановки, а именно: 7 мая, часов в 9 утра, передняя баржа стала на мель; около 1,5 часов прошло пока сняли; а с 7 на 8, перед светом, зашли зря и тот час лишний потеряли.
В это же утро в дер. Сергеевке, при нагрузке дров прошлось быть свидетелями процессии крестного хода дл молебна о прекращении эпизоотии. Иконы несли девушки в праздничных платьях и нестройными, низкими голосами пели ирмос: «Христос воскресе».
9-го, в день св. Николая, Еремей пароход остановил и остался в деревне на съезжем празднике, где он наверное и пропил все то, что получил от капитана за свое ничего незнание. Заменил Еремея другой, русский с большими сведениями.
Конечно, как не специалист, я могу ошибиться, но, по-моему мнению, в лоцманах никакой необходимости нет. На шканцах в ящике, перед штурвалом помещается карта. Это – бумажная лента, в четверть аршина шириной, накатанная на валик, вращающийся на оси снаружи. На ней начерчено русло Чулыма с номерованными поворотами. Синим карандашом обозначены яры, а красным пески, острова и косы, а сама линия хода проведена синей чертой. Места нагрузки дров показаны крестиками и надписью «дрова». Карта, на случай видоизменения русла и берегов, проверяется капитаном ежегодно.
В с. Зыряновском капитан вышедшему крестьянину сдал депеши и письма для отправления хозяину. Конечно, каждый обитатель парохода и барж в Томске запасся провизией, но запас пополнялся покупкой уток, молока и рыбы, выносимых жителями при нагрузке дров. Красной рыбы не выносили ни разу. Рыба продавалась дешево: язь и щука фунта в 3, по 3-4 коп., окунь коп. 5-6. Утками, не смотря на обилие их, дорожились и за чернядь просили по 20 коп.
Судя по тому, что каждый представитель экипажа служил подолгу, нужно полагать, что г. Корнилов человек добрый.
— Это не хозяин, а товарищ и отец, — говорили служащие. Это не П-в, который нашего брата дальше дверей не пустит.
На сколько быстро природа оживает в Сибири, можно заключить из следующего: 9 вечером пароходные дамы наши рвали с березы мочку, а утром 10 тальники и береза уже зеленела.
Рано утром 13 мая, мы были на Полуустной пристани. Возвратилась зима потому, что мелкие лывы покрылись тонким льдом. На пристани есть 2 кое-как сколоченных из досок пакгауза и избушка для караульного. Тут мы сдали 3 т. пудов соли в адрес Енисейского Востротина, а отсюда она в Енисейск пойдет гужем – зимой.
От Полунской до Енисейска считают 80 верст. В тот же день пароход брал дрова в Мелецком улусе от подрядчика Шинеермана, соблаговолившего отметить своими инициалами неполной кладки сажени. Пока дрова грузили, пришлось мне слышать разговор двух стариков инородцев о каком-то батюшке:
— Ну, и аспид же он! – говорил один. – Ныне по весне я хотел сына женить; так он 25 руб. заломил, да еще, говорит, я доставить должен ему хлеба, крупы, сена и штоф финна. А где возьмешь? В Ачинск придется ехать.
— Что и толковать! Недаром у него десятки тысяч в банке.
14-го выгрузили мы в с. Биршинсах 1 т. п. соли, а 15-го вечером подошли к Илекскому мысу – горе в 4 верстах от Ачинска. Образуя собой зигзаг Чулыма, мыс принимает на себя весь упор воды, отбрасываемой далее с страшной быстротой, останавливающей движение парохода. Пришлось ночевать и на утро часов в 9 только, с пособием подачи, добрались мы Ачинской пристани.
Несколько лет тому назад р. Чулым была излюбленным путем бродяг от Ачинска до Томска, или Тюмени. Они сколачивали, так называемые, салики и покойно выплывали на Обь, пропитываясь подаянием, но не забывая воровства; а когда последнее надоело и население стало их угощать винтовочными пулями, бродяги Чулым оставили.
Советую и другим, желающим в пути покоя, плыть из Тюмени до Ачинска на пароходах г. Корнилова. Это не пароходы по Енисею, на которых капитанами пребывают «молодцы», всегда грубые и часто пьяные, где за воду в своей посуде, требуют 20 коп., где места не указывают, где для 3 класса один общий ватерклозет, где грязь и вонь и пр.
А. Угрюмов.
Опубликовано 16 августа 1889 года.