На прииске. Часть 7.
После остановки машины работы еще продолжались, но крайне не сложные, так сказать случайные: чистили канал от накопившегося ила, возили лес, поправляли дома. Рабочих рассчитали тем временем по частям: большинству пришлось получить всего по нескольку рублей, редкие получили 20. Рассчитанные нанимались в работу на соседних приисках, для чего наперед чистились и подбадривались. Рассказывают, что даже дряхлые старики принимают во время наемки молодежный вид, чтобы нанявшись в качестве забойщика, получить большой задаток. На упреки уполномоченного один из таких рабочих ответил: «если вам было нечего есть, и вы бы сказали, что часовой мастер». К сожалению в этих случаях имеется в виду не столько еда, сколько выпивка: нанявшиеся пропивали задаток, пропивали все вещи, и жалкие, полунагие, сидели в казармах.
Прииск пустел и движение жизни смолкало; невольно чувствовалась тоска, словно у постели умирающего. За четыре дня до общего расчета уехал и я, чтобы успеть проехать по сравнительно мало еще испорченной дороге. В это время, осенью, приходится возвращаться верхом, по обледенелой грязи, истоптанной копытами прогоняемых из тайги лошадей. Когда выпадет первый снег, дорога становится хуже: не видя дороги, лошади скользят и падают в рытвинах и ухабах. Но в то время выпавший было снег стаял, только на вершинах гор местами белели снежные пятна. С соседнего зимовья приехал за мной конюх с парой лошадей, к седлам которых привязали в троках по тюку. Простившись со служащими, с работавшими во дворе плотниками, я взобрался на лошадь и медленно выехал с прииска. Заворачивая в лес, я оглянулся на стан: кто-то махал у выезда шапкой, жалко выглядела кучка деревянных домов на сером осеннем фоне.
Ехать приходилось медленно, шаг за шагом, иногда слезать при мостах, доски которых подымались, точно клавиши, под копытами лошадей. Иногда переезжали речки в брод. По дороге, среди грязи, тянулась узкая тропка; когда она исчезла, мы заворачивали в лес и пробирались среди стволов. Местами, на протяжении нескольких верст, были проложены через топи мостки из неотесанных древесных стволов, наваленных на поперечные бревна. Кое-где мостки эти совсем разрушились, так что ехать по ним не представлялось возможности. Кругом тянулись пустынные, мрачные в это время года виды. Подымались на одну гору, а над нею торчала другая, с белевшей от снега вершиной. Незаметно, объездом, подымались и на эту, кружась все время на одном месте. Мелкий лес, кочки болота, и ни признаков жилья по дороге. Изредка с вершины горы, открывался вид на долины – пустынные, заросшие хвойным лесом; изредка среди горных вершин, далеко внизу, под нашими ногами, открывался край горизонта, багровевший словно зарево отдаленного пожара. Лошади пробирались осторожной поступью по узкой тропинке, оступались в строну и грузно проваливались в мерзлую топь. Очищенное от леса пространства дороги было усеяно камнями, залито водой, завалено упавшими стволами деревьев. Только в вечеру, усталый, разбитый, я дотащился до зимовья, которое служит камнем преткновения для таежных рабочих. Стояло оно среди гор, покрытых темной хвоей; на чистых от леса местах виднелся снег, сквозь который кочками проступала земля. В комнатах, зимовья шмыгало несколько девок бульдогообразной наружности, а на кухне, за стенкой, слышалась пьяная ругань и крики картежных игроков.
С отдалением от приисков, дорога сделалась хуже, лес гуще и непроходимее. Замерзнувшая грязь, торчала не ровно, лошади оступались в ямки, кровинили ноги и бились в изнеможении, не будучи в силах идти дальше. Поминутно перегоняли нас прохожие, с котомками на плечах. Мы сворачивали с дороги в лес и с трудом пробирались среди деревьев, царапая лицо и руки. Лошади перевали осторожно через высокие, свалившиеся на тропку стволы деревьев. Иногда, перед громадой их, они останавливались в отчаянии, норовя своротить в строну; только учащенные удары нагаек заставляли их подвигаться вперед. Конюх, как более привычный, уехал далеко вперед, оставив меня позади. Своротив раз перед кучей наваленных на тропку деревьев, я сбился с пути и долго ехал, пока не забрался в непроходимую глушь. Молодые побеги непроницаемой чащей окружали здесь стволы гигантов; мертвые, свалившиеся деревья смешивались в хаосе. Куда ехать? – вот вопрос. Я остановился в недоумении; ведь эта пустыня тянется на тысячи верст, и только в одном направлении из сотен может встретится жалкая кучка человеческих жилищ. Я закричал громко: «конюх! конюх!» — но крик мой только понапрасну будил молчаливый сумрачный лес. Устав кричать, я уселся на пне и с отчаяньем смотрел, как лошадь спокойно щипала из под снега траву. Мне пришла наконец в голову счастливая мысль – сесть на лошадь и пустить поводья: пусть едет, куда знает. Покружив в лесу, лошадь вывезла как раз тому месту дороги, с которого было сворочено в лес. С тех пор я старался ближе держаться конюха и ехать по возможности по дороге. Иногда, измученный, исцарапанный, усталый, я слезал с лошади и брел пешком.
И все за это время смешалось в моей голове в каком-то хаосе. Помню редких проезжих с измученными лицами, толпы пешеходов, пьяные крики в зимовьях. Но все это помню неопределенно, смутно, как будто в тумане. Только одна сценка ярко выделяется в моей памяти, словно я видел ее вчера. Дело было на половинке, где мне пришлось ночевать. У раскрытого окна лавочки, сверкавшего ярким пятном на темном фоне, столпилась группа рабочих. В средине группы один играл на гармонии, заливаясь зычным веселым голосом на залихватский мотив велико-русских песен. Я прислушался и до меня долетели слова песни:
Уж, готов баток палачный,
Только спину подставляй…
Мрачный лес, угрюмые горы, черневшие массами на темном небе, жалкая лавочка в лесной пустыне, наконец слова песни – все это произвело на меня впечатление необычайное. Улегшись, я не мог заснуть, и веселые звуки зловещей песни еще долго тревожили мой сон.
Выехав утром, я на зимовье приезжал только вечером, т.е. в день мы делали немногим больше тридцати верст, а раз даже всего 22. Ехать же ночью по такой дороге совершенно не мыслимо. На четвертый день я прибыл на последнее зимовье, где хозяйством заведовали четыре девушки. Старшая из них подурнела, младшая расцвела как роза. В комнатах замечался кокетливый порядок, следы молодых женских рук. Пол был устлан половиками, за зимними рамами воткнуты петухи из разноцветной бумаги, искусно сплетенные. На кухне слышался молодой, звучный смех, рабочие входили с громким приветствием: «здравствуйте, голубушки!» Когда я тронулся в пути, из дверей выглянуло приветливое личико младшей девушки; я поклонился, погнал лошадь – головка девушки исчезла за дверями, оставив в моей памяти, утомленной мрачными образами таежной дороги, воспоминание мимолетного, но приятного видения. Сама дорога, как меня предупреждал конюх, сделалась здесь лучше, славные лошадки бежали бодро. Хвойный лес стал заменяться лиственным, не столь густым и не столь покрытый молодыми побегами. Не приходилось уже пробираться в зеленом полумраке хвои, сквозь сучья обнаженных от листвы осин свободно проходил дневной свет. Подъезжали к жилым местам, и местность становилась ровнее – меньше топи, меньше кочек. Показались ровные поля, дорога казалась гладкой, сухая, усыпанная листьями.
Не доезжая до Климовки, нам встретилось двое молодых парней, поджидавших проезжих. Перебивая друг друга, они предложили переправить меня сейчас же через Енисей в «карбазишке», который недалеко стоял у берега. Мне так хотелось скорее окончить путешествие верхом, что я охотно согласился на их предложение. Мы своротили в сторону и вскоре подъехали к берегу реки. Парни принялись сносить вещи в большую парусную лодку с перилами, а я с наслаждением смотрел на давно не виданное водное пространство. Установили парус, отпихнулись, лодка поплыла вдоль берега против течения, потом заворотили на середину реки. Противоположный берег, ровной, низкой полосой тянувшийся на горизонте, становился все ближе и ближе. Виднелись дома Усть-Тунгусски, белая церковь с зеленой крышей, и глухо доносились удары вечернего колокола. Овеваемый свежим дыханием реки, я с наслаждением смотрел на ровный край небосклона, где запад окрасился легкими радужными цветами от заходящего солнца. И в моей душе волной подымалось радостное чувство, подобное тому безумному восторгу, который, по рассказам, охватывает рабочих, возвращающихся из тайги. Между тем меня в Енисейске никто не ждал, я ни на что не надеялся.
Прощай тайга, прощай навсегда!
А. Уманьский
Опубликовано 14 августа 1886 года.