Дикий Алтай. Из воспоминаний о путешествии к вершинам Абакана.
Попавши на левый берег Енисея около устья Абакана, вы можете считать себя не в пределах России, а в глубине степей Татарии. Ничто уже не напоминает вам о близости оседлого русского населения. Перед вами инородческие юрты, полукочевое инородческое население и солончаковые степи без конца. Мне, по крайней мере, всегда казалось, что переезжая из Минусинска через Енисей, добираясь до берегов Абакана, я оставляю где-то далеко, далеко позади себя всякий след европейской культуры и перехожу к жизненной обстановке, немногим изменившейся со времен первых завоевателей Сибири. Точно с таким же чувством и прошлой весной попрощался я с степным городком, раскинувшимся в форме полумесяца на протоке Енисея. Это было в мае месяце. Благодаря ранней весне, степная растительность была в полном расцвете. Солнце и засуха не успели наложить мертвенно-желтого оттенка на яркую зелень. Это лучшее чувство в степи. Захудалый, отощавший скот скоро поправляется на свежем корму. Дни стоят прохладные, не жаркие; сезон ветров еще не наступил, воздух не переполнен едкой пылью, как летом или осенью. Разлившиеся степные реки, с зелеными берегами, свежими рощами тополей и зарослями черемухи невольно манят к себе. Покидал я Минусинск в эту праздничную, весеннюю пору, а вернуться думал туда в глухую, тоскливую осень. Впереди предстояла длинная и трудная дорога к вершинам реки Абакана, дорога не хоженая, неезженая. Уже не один путешественник вернулся с нее с полпути. Все, что я знал о местности, по которой предстояло странствовать, говорило, что путь будет усеян не розами, а толстыми таежными колодами, лесными чащами, болотами, утесистыми хребтами и тому подобными удобствами. Невольно приходилось пораздумать и взвесить шансы удачи и неудачи, да и в первый день путешествия у меня совершенно случайно оказалось много времени, которое не на что было употребить, кроме таких размышлений. Через Енисей перебрались вечером, а когда доехали до перевоза на Абакане, уже совсем стемнело. Ночь была лунная, тихая, светлая, вода стояла на реке не высокая; если бы не багаж и экипажи, то меня, с моими двоими спутниками перевезти было бы легко на лодке, но она была на другой стороне реки, где стоит абаканская инородческая управа и сколько мы не звали, сколько ни кричали, — нам отвечало только эхо. Пришлось с первого же вечера отказаться от крова и провести ночь на открытом воздухе, как проводили мы их потом в течении целого лета. Досада на задержку, невозможность как-нибудь с толком провести время нагнали бессонницу и пришлось развлекать себя размышлениями о предстоящих приключениях.
Абакан близ своего устья, где стоит инородческая управа, представляет довольно большую реку. Он не уже Оки около Нижнего, но для сибирского читателя это сравнение лишне и о наглядности скажу попросту, что оно здесь не менее 150 сажень шириной. С правого берега к нему подходят горы Самохвал, пологие и безлесные, но покрытые хорошей.плодородной почвой, — одно из лучших мест для посадки бахчей в окрестностях Минусинска; но Самохвал интересен не одними бахчами, — если б я не торопился в тайгу, я бы употребил день другой на его осмотр, но мне этого сделать не удалось, а потому придется говорить о нем не по собственным наблюдениям, а с чужих слов. Прежде всего о названии. По-татарски гора эта называется иначе, — смысл его в русском переводе таков: «гора на стороне солнечного восхода», указание на то, что первые поселения качинских татар, иммигрировавших сюда в конце XVII столетия из окрестностей Красноярска, лежали на запад от этой горы и Енисея. Самохвалом же она названа вот по какому случаю: покатый со стороны степи и Абакана небольшой и невысокий хребет круто обрывается к Енисею. Взобраться или спуститься по нему было бы головоломной задачей даже для пешего, но какой-то качинец подержал пари с русским, что въедет по обрыву до вершины на коне и не побоялся на деле попытаться сделать это. Попытка не удалась, наездник упал вместе с конем и оба разбились вдребезги. За хвастовство татарина, безвременно сложившего свою голову, гору эту и прозвали Самохвалом. Много преданий связано у качинских татар с этой горой. Темно-бурые, известковые утесы ее изрыты провалами, водомоинами и пещерами. В одной из них жил по преданию громадный змей, похищавший татарских девушек. Раз он похитил невесту богатого князя; тот был в отчаянии, но его выручил верный друг, великий шаман, бесстрашно спустившийся в пропасть и заклятиями своими вынудивший змея отдать похищенную девицу. Шаман сделал более, он обязал змея не выходить из пещеры и не трогать людей. С тех пор змей безвыходно сидит в пещере и только иногда по ночам над отверстием провала носится виде светлого облака его огненное дыхание. О последнем обстоятельстве рассказывают не одни только татары, — местный минусинский натуралист, г. Мартьянов, слышал от многих лиц, что по временам из одной пещер на Самохвале выходит какой-то слабосветящийся пар и обыкновенно бывает это зимой. Не удалось только проверить это личным наблюдением ни мне, ни г. Мартьянову этих рассказов. Интересные памятники прошлого окружают Самохвал со всех сторон. Половину дороги от Енисея до Абакана вы едите между рядами высоких курганов, о которых так много написано со времен Палласа и Спасского и за серьезное изучение которых взялись только в последнее время. О курганах мне еще придется сказать несколько слов впоследствии, при более удобном случае и об них теперь распространяться я не буду, тем более, что на Самохвале есть более редких исторический памятник. Учитель инородческого училища в абаканской управе, г. Попов, к сожалению теперь уже покинувший свой пост, делая экскурсии по Самохвалу нашел там остатки старого городища, неясные следы вала и рва. Здесь же нашел он несколько каменных стрел. Из этого однако ж не следует заключать, что эта постройка относилась к каменному веку. Г. Попов не описал подробно своего открытия; он о нем упоминает мельком в своей этнографической статейке, отправленной им в географическое общество, но суда по сообщенным им сведениям, оно ни чем не отличается от известной всем Логиновой осады, которую археологи признают укрепленным лагерем Лаусон-хана, змеиного городища около Красноярска и описанного мной в «Восточном обозрении» городища по реке Среднему Сыру в западной части минусинского округа. Долина верхнего Енисея, нынешний минусинский округ, с незапамятных времен была театром столкновений разных народностей. Войны и драки были, разумеется, первыми актами взаимного общения. Нередко приходилось побежденному отсиживаться в неприступном месте, еще яаще приходилось прятать жен, детей и имущество от нашествия иноплеменных. Этим, мне кажется, всего проще объясняется значение городища и остаток циклопических построек, находимых в наших местах. Самохвал был не дурным убежищем на случай осады. Со стороны Енисея он недоступен. Хребет занимает треугольник около слияния двух рек; остатки сосновых рощиц показывают, что когда-то здесь был густой лес. Засеки в лесу и небольшой земляной вал с северо-западной стороны, самой доступной, где и открыты остатки городища, дают некоторую вероятность гипотезе о городищах. По крайней мере она самая простая и другое предположение трудно подобрать для объяснения значения старинных валов, стен и насыпей. Впрочем, на подробное изучение их, съемку планов.раскопки, сравнение, до сих пор никто не брался и вопрос этот, подобно многим другим, ждет будущих жрецов науки при сибирском университете.
Перед светом перебрались мы в Абаканскю инородческую управу и ждали, пока перевезут наш багаж и лошадей. Управа небольшое поселеньице, с деревянной церковью. Здесь живет несколько человек русских крестьян и минусинских мещан, волостной писарь с помощником, священник и учитель. Большинство обитателей – татары, но на них уже сильно отразилась близость города. Все они говорят по-русски, избы их устроены по русскому образцу и в случаях болезни, несчастья или затруднительных обстоятельств за помощью и советом население обращается не только к шаманам, но и к священнику. На лето, по примеру предков, большая часть татар переселяется из управы в поле, в юрты, в летние жилища, где и остается до поздней осени.
За управой начинается непосредственно Качинская степь. Местность эта носит на себе все типические признаки степей минусинского округа. Степи Абаканская или Койбальская и Сагайская, граничащие на западе с рекой Таштыпом представляют собой только повторение картин Качинской степи с небольшими изменениями. Степь мы привыкли представлять в виде широкой, ровной или только слегка волнующейся поверхности, уходящей вдаль и сливающейся с горизонтом. Минусинские степи в частности качинская, носят несколько иной характер: перед вами местность неровная, пересеченная, но безлесная. Со всех сторон рисуются горы, то в виде высоких вздымающихся перед вами бугров, то в виде синеющих в дали полос, замыкающих кругозор. Широкие и ровные долины, словно заливы высохшего водовместилища, разделяют хребты и суживаются по направлению с пересекающим из возвышенностям.
Путь нам лежал параллельно течению Абакана, но дорога идет от него верстах в пяти. Реки не видно, только яркая зелень побережных рощ указывает место, где течет Абакан. Местами в стороне от дороги чернеют улусы, но чем дальше вы отодвигаетесь от Абаканской управы, тем поселения становятся реже. Дорога идет по безводной степи, а улусы жмутся около Абакана и протока его, речки Ташебы, одного из старых русл его. Однообразие степи оживилось только бродившими по ней многочисленными конскими табунами. Вот от одного из них отделяется конная фигура пастуха, он несется во всю прыть к нам. Должно быть за каким-нибудь неотложным делом. «Приостановись немного», говорим мы нашему ямщику: «человек едет к нам, должно быть, ему что-нибудь нужно».
— Не стоит, господа; он просто едет поглазеть, да табаку с вами выкурить. Скучно ему около табуна торчать, — вот он и ловит проезжих. Я уж их натуру знаю – возражает ямщик.
— Ну, быть не может! Станет он по пустякам гнать лошадь несколько верст.
— Вот увидите.
Ямщик оказался прав: запыхавшись, на взмыленном коне подлетел к нам наездник, круто осадил коня и крикнул:
— Изень! (здравствуй!)
На это приветствие отвечают обыкновенно простым повторением его.
— Табак есть? – последовал вопрос.
— Есть.
— Давай покурим? – И не дожидаясь утвердительного или отрицательного ответа, татарин слез с коня, достал из-за пазухи трубку, уселся на траву и закурил.
Мы сделали тоже самое.
Дальше наш знакомый снял с нас обстоятельный допрос о том, кто мы, куда едем, зачем, надолго ли и т.д. и удовлетворив его любопытству, выколотил трубку об камень, сел на коня, крикнул нам «Анным чжох!» (Будьте здоровы) и помчался куда-то в сторону.
— Куда это его понесло? – спросили мы ямщика.
— куда? – Видите вон там другой табун, поехал пастуху новости рассказывать: видел – мол – людей таких-то, едут туда-то, а тот к третьему табуну помчится и завтра орда будет знать, что вы проехали вчера здесь, на таких-то конях, в такой-то одежде и с таким-то ямщиком.
Дальнейший путь подтвердил сообщение ямщика: раза три на расстоянии каких-нибудь 10 верст, к нам подъезжали татары с предложением покурить трубочки и поболтать, но мы принимали встречных довольно сухо, так как не имели намерения на второй день путешествия публиковать отчет об нем посредством разъездных из качинских татар, да и времени было жалко тратить на это.
До полудня мы доехали до речки Уйбат, левый приток Абакана. Он берет начало в восточных склонах Алатау. Почти из одного места с Тепереносой, течет довольно долго как таежный горный поток и только на половине своего течения принимает характер степной реки. Не смотря на весеннюю пору, мы его легко переехали в брод и забрались закусить и отдохнуть в улус к знакомому качинцу. Я еще ни слова не сказал о качинских юртах. За недостатком леса они строятся из бересты или из войлока. Деревянные, связанные волосяными арканами колышки, обтягиваются войлоком или берестой, сверху настилается крыша с отверстием для дыма. Возьмите какой-нибудь не высокий многоугольный ящик, прикройке его сверху чайным блюдцем, и модель юрты готова. Как у всех инородцев юрта делится на две половины, — левую, мужскую и правую, женскую; прямо против входа кровать главы семейства, среди пола – огонь. Направо, на женской половине – полочки с посудой, стеклянной, медной и фаянсовой; на левой половине – сундуки и принадлежности мужской одежды, сбруя, седла и т.д.
В юрте, куда мы вошли хозяина не было дома; нас приняла жена его, старуха, больная глазами и ее дочь, девушка лет 17-ти. Глядя на последнюю, мне вспомнились отзывы Кострова о наружности качинских татар. Не смотря на то, что понятия наши о красоте заставили бы нас признать положительно некрасивыми и неправильными эти скулы, эти узкие глаза и плоские лица, ensemble их, вместе с ловкой и стройной фигурой, дышащей здоровьем и свободой, производит очень приятное и оригинальное впечатление. Качинцы и качинки сохранили полнее других местных инородцев свой первоначальный тюрко-монгольский тип. На сагайцах, благодаря соседству с русскими и инородцами финского и самоедского корня, а также полуземледельческому образу жизни, заметно более разнообразия в лицах, хотя последних Радлов признает за старожилов минусинского округа, прямых потомков киргизов, а качинцев за остатки кучумовской орды, которая после разгрома русскими, постепенно оттеснялась на восток и, наконец, в XVII веке из окрестностей Красноярска двинулась на юг и отчасти на восток, в нынешний каннский округ, где до сих пор еще сохранились местами остатки.
После обычного «изень» (здраствуй!), в татарской юрте гостю предлагают чашку молочного, кислого питья, айрану. Если он приготовлен сколько-нибудь чисто, получается довольно приятный, кисловатый напиток, отдающий несколько сывороткой, но чистота вообще не в привычках наших инородцев, и потому приходится большей частью пить айран, уже подвергшийся уксусному брожению, грязный, с сильным запахом проквашенного молока, и в нем плавают мелкие корни казеина, тоже не первой свежести. Айран, вероятно, тот же кефир, о котором так много писалось в последнее время, только плохо и не чисто приготовленный. Как кефир, так и айран готовится из коровьего молока, и тот и другой требуют специфической закваски. Закваска для айрана ведется у татар с незапамятных времен. Завести эту закваску снова они не умеют и уверяют, что без старого айрана не возможно получить закваски. Осенью. Когда коровы перестают давать молоко вследствие плохого корма, в холодную погоду, когда нет охоты пить кислое освещающее питье, приготовление айран прекращается и только сохраняют несколько фляг старого айрана до весны, чтобы им снова заквасить свежее коровье молоко. Вероятно, и здесь, как в кефире, ферментом служит грибок. Но ни о форме его, ни о развитии пока еще ни чего неизвестно. Айран служит для приготовления молочного вина, его перегоняют татары в чугунных чащах, закрытых со всех сторон, снабженных деревянными изогнутыми трубками, это примитивные перегонные кубы. Получается свежая прозрачная жидкость, несколько гадковатая и спиртуозная. Количество алкоголя в ней ничтожно. После второй и третьей перегонки, напиток едва достигает до крепости баварского пива, но на вкус он приятен. Татары пьют тотчас после перегонки, горячий, но по моему холодный он гораздо вкуснее.
После айрана нас обнесли и молочной водкой.
Опубликовано 12 мая 1885 года.
«Сибирь» № 20 за 1885 год.